Августовская сессия ВАСХНИЛ (1948)

Часто говорят, что XX век — век великих потрясений. К сожалению, этот тезис относится и к судьбе отечественной науки, испытавшей в минувшем веке немало потрясений. Особенно много их досталось на долю биологии. После не всегда сытых, но относительно свободных 1920-х годов — эпохи Новой экономической политики, когда наука в СССР, и в том числе генетика, сделала большой рывок, в 1930-х годах, после «Великого перелома», отношение государства к науке изменилось. Учёные и вообще «спецы» из «бывших», то есть научные, технические и военные специалисты не рабоче-крестьянского происхождения, стали рассматриваться не как «попутчики» советской власти, а как «внутренние враги» [1]. Наряду с непролетарским происхождением большинства активных в те годы учёных, получивших своё образование ещё при царском режиме, власти многое казалось подозрительным в науке. И то, что они «разговаривают промеж себя на каком-то тарабарском языке» [2]; и что в своей работе верят в установленные ими «законы» природы, якобы неподвластные творческому духу советского человека и решениям Партии. Квалификационные требования — полученное образование, наличие опубликованных научных работ, защита диссертаций и т.п., — требования, предъявляемые научным сообществом к каждому входящему в него новому специалисту, воспринимались как «кастовый характер» этого сообщества, специально препятствующего вхождению революционной молодёжи в науку. Особенно раздражало то, что учёные часто говорили о принципиальной невозможности решить какую-либо задачу: вывести новые сорта сельскохозяйственных растений быстрее, чем за несколько лет; увеличить в несколько раз урожайность в короткий срок только за счёт новых сортов; и т.п. Это были годы, для которых центральным был лозунг: «Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять» — и заявления о том, что достижение какой-то цели невозможно в силу каких-либо законов физики, химии или биологии, воспринималось властью как сознательное вредительство, желание учёных специально затормозить развитие советского народного хозяйства. Любая научная работа, не опиравшаяся на диалектический материализм, приравнивалась к контрреволюционной деятельности, а любые оценки и выводы в науке, как и целые научные школы и направления, рассматривались, в первую очередь, как «партийные» или «антипартийные». В то же время, активное публичное изъявление своей веры в силу диалектического материализма и решений Партии в разрешении любых специальных научных проблем, а также готовности разоблачать «вредителей» среди своих коллег, открывали перед человеком перспективы быстрого карьерного роста.

Такая ситуация создавала благоприятную почву для появления в науке всевозможных аферистов — людей либо вовсе безграмотных, либо даже грамотных специалистов, но готовых отбросить «груз знаний» и говорить то, что в данный момент будет наиболее приятно для властей. Даже в «чисто научной» дискуссии любой её участник всегда мог заявить, что точка зрения его оппонента — вредительская, контрреволюционная (позже этот термин сменился на «антисоветская»), антипартийная и т.п. При достаточной ловкости это всегда могло принести желанную победу над противником ценой его карьеры, свободы и даже жизни. Увы, к таким политическим приёмам в научных спорах гораздо чаще прибегали менее грамотные и порядочные люди, у которых не хватало научных аргументов. Разоблачение «вредителей» и отрицание научных истин, если они имели какие-либо политические недостатки, становилось «социальным лифтом» в науке. Этот «лифт» уже до начала Великой Отечественной войны вознёс на вершину научной иерархии в биологии печально известных «народного академика» Т.Д. Лысенко и его главного идеолога И.И. Презента. В то же время, многие выдающиеся генетики были уничтожены в годы «Большого террора». Так, были расстреляны: основоположник советской медицинской генетики С.Г. Левит («за протаскивание враждебных теорий в трудах института и за меньшевиствующий идеализм»); один из авторов теории ступенчатого аллеломорфизма И.И. Агол; первопроходец генетической инженерии растений Г.Д. Карпеченко (за открытую борьбу под руководством Н. И. Вавилова против «передовых методов научно-исследовательской работы и ценнейших достижений академика Лысенко по получению высоких урожаев» [3]); арестован с теми же обвинениями и погиб в тюрьме один из авторов понятия о кариотипе, учитель Ф.Г. Добржанского Г.А. Левитский; погиб (предположительно, был отравлен) основатель отечественной школы экспериментальной биологии Н.К. Кольцов.

Огромной потерей для генетики и всей российской науки был арест и последующая смерть от голода в тюрьме учёного-энциклопедиста Н.И. Вавилова. За год до его ареста И.И. Презент и Т.Д. Лысенко направили председателю Совнаркома СССР В.М. Молотову докладную записку о VII Международном генетическом конгрессе, который первоначально планировалось провести в Москве [4], и, в частности, о Вавилове:

«Хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты… В настоящее время подготовка к участию в конгрессе находится целиком в руках Вавилова, и это далее никоим образом нельзя терпеть. Если судить по той агрессивности, с которой выступают Вавилов и его единомышленники, то не исключена возможность своеобразной политической демонстрации «в защиту науки» против её «притеснения» в Советской стране. Конгресс может стать средством борьбы против поворота нашей советской науки к практике, к нуждам социалистического производства, средством борьбы против передовой науки».

Вавилов, обладавший огромным авторитетом во всём мире, был арестован, однако, лишь в 1940 г., когда всему цивилизованному миру было уже не до науки: Франция перестала существовать, Англия не имела передышки от немецких бомбардировок и со дня на день ждала высадки немецкого десанта, а почти вся остальная Европа уже была под Третьим Рейхом. В постановлении на его арест сказано, что «в целях опровержения новых теорий в области яровизации и генетики, выдвинутых советскими учеными Лысенко и Мичуриным, ряд отделов ВИР’а по заданию Вавилова проводили специальную работу по дискредитации выдвинутых теорий Лысенко и Мичуриным» [5].

Окончание Великой Отечественной войны породило в советском обществе надежды на улучшение жизни во всех областях, в том числе на позитивные перемены в политике государства по отношению к науке, на ослабление идеологического давления на научную деятельность. Не обошли надежды на свежий ветер перемен и биологию. В 1946-1947 гг. биологи в СССР проводили совещания и конференции разных уровней, на которых решались обсуждать вопросы классической генетики и даже открыто критиковать «теорию» Лысенко. Надеялись, что Лысенко уйдёт от руководства советской биологией, и станет возможным свободное развитие генетики. Однако этим надежам не суждено было сбыться. Вся советская наука была поставлена в ещё более жёсткие условия, чем перед войной. Она перешла в режим жёсткой изоляции от мирового научного сообщества: были закрыты советские научные журналы, издававшиеся в СССР на английском языке для западных стран; были резко сокращены все научные контакты с заграницей; ссылки на работы иностранных учёных стали рассматриваться как «антипатриотизм» и «низкопоклонство перед Западом». Во всех сферах науки стали проводиться громкие кампании по разоблачению «идеалистических учений», привнесённых в передовую советскую науку из «загнивающего Запада» и направленных на её (советской науки) вредительское разрушение. В физике такими идеалистическими учениями были названы квантовая теория и теория относительности, в химии — представления о так называемом «резонансе» в теории химического строения веществ, в биологии — генетика. Физике повезло: её «защитили» работы по созданию атомной бомбы, и полностью подготовленное Всесоюзное совещание по физике 1949 г. было отменено в последний момент. Химикам всё же пришлось провести серию крупных и множество мелких собраний для осуждения «идеалистической теории резонанса», однако они не очень сильно замедлили развитие химии, и были отстранены от науки «всего лишь» относительно немногие (впрочем, выдающиеся) исследователи. В биологии же «чистка» приобрела поистине катастрофические масштабы: научное сообщество генетиков было практически разгромлено, генетика перестала существовать, учебники и монографии по генетике были изъяты из библиотек, сама генетика — из учебных планов биологических вузов и школ и программ работы научных учреждений. Почти что два последующих десятилетия (то есть в течение жизни и формирования целого поколения учёных-биологов!) генетику фактически не преподавали в СССР, а научные работы по генетике велись либо в тайне отдельными подвижниками науки, либо в закрытых «оборонных» учреждениях, либо маскировались под «радиационную биологию».

Все эти катастрофические события для советской биологии не обошли стороной и  биологический факультет МГУ. В 1947 г. он оказался на острие «дискуссий» об основах биологии и о её отношениях с государством. Эти события были детально описаны в ряде исследований [6] [1,2], здесь же мы приведём краткое их описание одним из очевидцев событий — А.А. Формозова [7] [3].

«18 октября 1947 года «Литературная газета» (№ 47 – 2362), превратившаяся тогда по указанию Сталина из ведомственного органа Союза советских писателей в важный официозный рупор печати, опубликовала беседу с Трофимом Денисовичем Лысенко (1898-1976) «Почему буржуазная наука восстает против работ советских ученых?» Рассказывая о своих очередных великих открытиях, он походя заметил, что понятие о внутривидовой борьбе им упразднено, ибо «заяц зайца не ест – он ест траву». …

Эта публикация возмутила университетских биологов. Ведь и в курсах дарвинизма, и в курсах ботаники, зоологии все они говорили о внутривидовой борьбе. Выступление академика, объявленного крупнейшим советским ученым, неминуемо вносило сумятицу и путаницу в умы молодежи. Решено было провести заседание ученого совета Биофака МГУ и публично обсудить затронутую в интервью проблему. …

Война недавно окончилась, вызвав определенное оживление общественной жизни. Казалось, что некоторые установки предвоенных лет можно теперь пересмотреть. В 1946 году в издательстве Академии Наук СССР вышла книга Л.С. Берга [8], посвященная столетию Всесоюзного Географического общества, где ко всеобщей радости Лев Семенович подробно охарактеризовал труды погубленного Лысенко академика Н.И. Вавилова. Ходили слухи, что против Лысенко заведующий отделом науки ЦК Ю.А. Жданов, а это давало надежду на поддержку в более высокой сфере. Зная все это, декан Биофака С.Д. Юдинцев [9] и парторг Сос Исаакович Алиханян (1907-1985) рискнули бросить вызов всесильному временщику.

Я никогда не забуду вечер 4 ноября 1947 года. Толпы народа рвались в Зоологическую аудиторию на улице Герцена. Студенты, сотрудники всевозможных научных учреждений жаждали услышать свободное слово, нечасто звучавшее в те страшные времена. Зал не вместил и десятой доли желающих, и заседание перенесли в самую большую аудиторию университета – Коммунистическую. И ее оказалось мало. Я стоял на лестнице, зажатый среди толпы, и с замиранием сердца смотрел на кафедру. Спокойным, тихим для этого зала голосом отец [10] говорил о борьбе за существование, о науке, о методах критики. Первым выступал академик Иван Иванович Шмальгаузен [11], третьим – блестящий оратор язвительнейший Дмитрий Анатольевич Сабинин [12] (1889-1951), но мои незнакомые соседи нашли, что доклад Формозова – лучший, и я был горд и счастлив. (Назывался он – «Наблюдения за внутривидовой борьбой за существование у позвоночных»). В прениях другие университетские профессоры дополнили то, что сказали три основных докладчика. В заключение зачитали резолюцию заседания с тем, чтобы за подписями всех членов ученого совета Биофака МГУ послать ее в «Литературную газету».

Дальше события развивались, конечно, не так, как задумали в МГУ, а так, как захотели опытные политиканы из лысенковской группировки. Сначала в газете «Социалистическое земледелие» появилось сообщение о сборище реакционной профессуры, куда не пригласили никого из передовых ученых, и где какой-то Формозов неизвестно зачем показывал рисунки веточек, погрызенных зайцами. Потом «Литературка» предложила напечатать документ, присланный из МГУ, за подписями не всех профессоров, а лишь трех докладчиков. … Письмо напечатали [13], но очень ловко подтасовав карты. Краткая резолюция заседания была подана как статья, открывающая дискуссию, и опубликована рядом со статьей лысенковцев, впятеро большей по объему. Они с пренебрежением писали о «скудном посеве фактов» у своих оппонентов. Подписи под первой статьей выглядели так: «акад. И. Шмальгаузен, проф. А. Формозов…», а под второй: «член-корреспондент Академии Наук СССР А.А. Авакян, профессор, доктор биологических наук…» и т.д. Лысенковцев поддержал с высоко-теоретических позиций сталинский философ академик Марк Борисович Митин (1901-1987), и газета торжественно объявила о полной победе передовой биологической науки, возглавляемой Трофимом Денисовичем [14].

Все это было мерзко, но как никак университет выпустил сборник с тремя статьями «Внутривидовая борьба у животных и растений» (М., 1947), протест в газете против разглагольствований невежды увидел свет, слово было произнесено, а не проглочено.

Увы, меньше, чем через год, состоялась знаменитая августовская сессия ВАСХНИЛ. Последствия ее для советской биологической науки были неисчислимы. … Юдинцев, Шмальгаузен, Сабинин и ряд других ученых Биофака были уволены. Деканом назначили ближайшего соратника Лысенко Исая Израилевича Презента (1902-1962)» [15].

Не менее яркие воспоминания приводит и другой очевидец этих трагических событий С.Э. Шноль [16].

«После сессии ВАСХНИЛ в стране началась вакханалия невежества и обскурантизма. Тон задавал Лысенко. Он открыл, что виды превращаются один из другого скачком. Из пшеницы “скачком” возникает рожь. Из овса — сорняк овсюг. Из граба вырастает лещина. А кукушки “скачком” возникают то из яиц пеночек, то из яиц дроздов, то из яиц мухоловок. И ученые собрания слушали этот бред. Мало кто осмеливался возражать… В отравленной атмосфере гибели научной мысли стали появляться чудовища… Ольга Борисовна Лепешинская заявила, с одобрения Сталина, что ею давно открыто образование клеток из бесформенного «живого вещества». Что Р. Вирхов [17] — реакционный буржуазный ученый и что «вирховианство» аналогично менделизму-морганизму. Лепешинская знала, что самое главное в жизни и в науке — классовая борьба. Это вполне нравилось тирану. Более 70-ти профессоров, протестовавших против этого бреда, были изгнаны из научных учреждений и университетов. Ее дочь — тоже Ольга (Пантелеймоновна) Лепешинская и зять Крюков публиковали в самых престижных научных журналах бред о превращении клеток в кристаллы и кристаллов в клетки. А вскоре некто Бошьян опубликовал книгу «О происхождении вирусов и микробов». Он сообщил в ней, что вирусы превращаются в бактерий, а бактерии и низшие грибы могут превращаться в… антибиотики. Из пенициллина образуется Пенициллум — плесневый гриб… Наш курс — сессия ВАСХНИЛ прошла летом между нашим вторым и третьем курсами — наш курс еще успел получить некоторый иммунитет против всей этой лжи. Следующие курсы уже были во власти этой публики. Следующим студентам не у кого было учиться… Биофаки МГУ, ЛГУ и сотни других биологических учреждений были разгромлены. Юдинцев, Шмальгаузен, Завадовский, Алиханян, Формозов, Хесин были уволены. Д.А. Сабинину предложили публично отречься. Вместо этого на Ученом совете факультета в августе 1948 г. он произнес краткую речь о чести и научной истине и был уволен… Коллекции бесценных мутантных линий дрозофилы были уничтожены. Когда-то в 1920-е годы великий американский генетик Меллер привез Н. К. Кольцову подарок — мутантных дрозофил. На этих культурах учились и работали поколения студентов-генетиков. Мух вытряхнули из стеклянных стаканчиков, где они размножались на “питательном субстрате” — манной каше с компотом. Голодные мутантные мухи летали по факультету и ползали на лекциях по тетрадям. Лекции читали новый декан И. И. Презент, новые завкафедрами Ф.А. Дворянкин, Н.И. Фейгенсон (каф. генетики!). Уцелевшие профессора выполняли унизительный приказ декана — Презента — они были обязаны слушать его лекции (в целях “перевоспитания”). Презент витийствовал: “Пинцетом истинной науки мы вырвем плевелы менделизма-морганизма из засоренных голов советского студенчества…”».

На августовской сессии ВАСХНИЛ [18] генетика была объявлена «реакционно-идеалистическим направлением». Такое обвинение означало, что занятия этой наукой являются, по сути, государственным преступлением, изменой Родине, а ученые-генетики — споспешниками находящейся в «глубоком кризисе буржуазной науки, открыто вставшей на службу реакции, выродившейся в мистику и схоластику, служащей делу организации новой войны. Эта буржуазная наука пытается всяческими путями оказать своё тлетворное влияние на отдельных советских ученых, нетвёрдо стоящих на материалистических позициях» [19].

С этого момента началась наиболее сильная волна борьбы с генетикой в СССР на государственном уровне. Началось увольнение генетиков (и представителей смежных дисциплин, проявивших себя как приверженцы классической генетики) по всей стране, пересмотр учебных планов биологических и сельскохозяйственных вузов (из них была исключена генетика, вместо неё введена так называемая «мичуринская биология» — учение, как утверждалось, основанное на диалектическом материализме, отрицавшее понятие гена как идеалистическое и объяснявшее появление новых наследуемых признаков у организма его «воспитанием»). Книги по генетике не только перестали издавать но и уничтожались уже существующие в стране издания. Напротив, начались массовые издания литературы по «мичуринской биологии», отрицавшей генетику. Некоторые, самые известные ученые, были уволены на самом «высшем уровне». Так, академик И.И. Шмальгаузен (заведующий кафедрой дарвинизма биологического факультета МГУ) и С.Д. Юдинцев (декан биологического факультета МГУ) были уволены решением Политбюро [20], ряд известных генетиков в ранге заведующих кафедрами в вузах и лабораториями в научных институтах увольнялись приказом министра высшего образования СССР С. В. Кафтанова [21], ученые более низких рангов — «своими силами» на местах. По разным оценкам, несколько тысяч генетиков по всей стране были уволены или вынуждены были сменить работу.

Не пытаясь сделать оценки урона, нанесённого всей советской науке в целом, мы бы хотели отдать дань уважения учёным биологического факультета МГУ, лишившимся («всего лишь» на время или навсегда) возможности научной работы. Здесь мы приводим лишь краткие биографические справки (в первую очередь, касающиеся их связи с МГУ) и фотографии. Подчеркнём, что здесь перечислены только наиболее известные из учёных. Дать полный список жертв этих событий пока не представляется возможным.